Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он уйдёт! — воскликнул Исайчев.
— Не уйдёт. Я маяк не буду зажигать. В темноте не уйдёт.
Исайчев громко запротестовал:
— Да вы что-о-о! Маяк не зажигать? А корабли?
Смотритель усмехнулся:
— Не шуми, ветер разбудишь… Мой старый морской волк торчит на острове больше для красоты, чтобы морякам не одиноко было. Они уже давно для навигации радиомаяками и спутниками пользуются. Здешние меня Еремеечем кличут… Стёпка мечи на стол ещё три тарели…
Из-за печки вышел среднего роста крепыш с обритой под ноль головой, рыжими бровями и длинными рыжими ресницами, обрамляющими круглые хитренькие глаза.
Уху с большими кусками рыбы ели молча. На стене хрипло стучали ходики. За окнами падал снег и ложился пластами на еловые лапы, гнул их. Зябко передёрнув плечами, Стёпка отложил ложку, собрал со стола тарелки и сунув под мышку книжку, ушёл за печку. Еремееч подкинул в горнило сушняк, включил в розетку электрический самовар. Его бок отразил скуластое морщинистое лицо с крючковатым подвижным носом и маленькие глазки в тени от кустистых бровей. Старик разлил по глиняным кружкам жгуче-чёрную заварку разбавил её кипятком из мгновенно вскипевшего самовара. По избушке разнёсся знакомый дух летних трав. Еремееч пил чай обжигаясь. Пил прямо из чашки. Капли скатывались по бороде на кожу коричневого подбитого овчиной жилета. Обтерев тыльной стороной ладони усы, Еремееч шагнул в угол, приподнял половицу и вынул из образовавшейся щели карабин. Голубым глазком подмигнуло стёклышко оптического прицела. Проверив затвор, старик сказал:
— Завтра с вами не пойду староват… а его возьмите. С вашим ружьишком только зайцев бить… А сейчас спать. На лавки постелить нечего. Так укладывайтесь… Подушки Стёпка вам принесёт.
* * *
Светало. Михаил лежал на лавке у окна. Он не спал и чувствовал, что остальные тоже не спят. На фоне неба рельефнее выделялись деревья смешанного леса. В детстве Михаил любил очеловечивать предметы, он и сейчас видел мрачные ели, гордые сосны, наивные берёзы, спокойные дубки, грустные плаксы-осины — всё было в лесу. Не было только спокойствия. Обманчивая тишина могла разорваться мгновенно. Он готовил себя к этому взрыву.
На рассвете Еремееч, напоив гостей чаем, вывел их на широкую тропу, прежде чем отпустить, сказал:
— Вы не просили, сам хотел дать снегоход, но не дам, шумит очень. Ходу до дома скитника минут сорок. В унтах и весь час пройдёте. Передвигайтесь нешумливо, без разговоров. Если в доме росомаха она вас учует. Я так понял ему терять нечего, так что берегитесь. Пашай шагай вперёди… Ну идите… помогай вам бог… Бренчалки не забудьте выключить…
Снег на острове лежал тяжёлый. До ориентира, о котором вечером говорил старик, шли больше часа. Ориентиром служила полоса густо посаженых елей. Она лучше всякого забора загораживала дом Чудя от чужих глаз. Но забор, оторачивающий дом, всё же был. Высокий из тёсаных кольев. Забраться и посмотреть, что за ним возможности не было. Тревожное напряжение обострило слух. Слышны были только звуки утреннего просыпающегося леса и непонятный металлический скрип, будто кто-то тёр метал о метал. Шли вдоль частокола гуськом пока не наткнулись на распахнутую калитку. Двор был пуст. Что скрипело, поняли сразу, — открытая дверь дома колыхалась на лёгком ветру.
Пашай осторожно заглянул в сени, крикнул:
— Эй, Чудь, выходи! Сдача без сопротивления, зачтётся…
Дом хранил глухое молчание.
* * *
Исайчев тронул лапку выключателя, и каморка слабо осветилась. Тридцать серебряных пятен расплылись и вновь сузились до нормальных размеров в его расширяющихся зрачках. Полка с красносельской сканью первой вылезала из темноты.
За спиной Михаила удивлённо задышал Роман:
— Не хрена себе бельчонок натаскал орешков в гнёздышко…
Михаил увеличил накал люстровых ламп, и на него прыгнула с полки лихая русская тройка, распустила искристые перья жар-птица, выплыла белая костяная братина в серебряной оправе, притаились неведомые звери около узорчатых ваз из неповторимой русской филиграни. И на всём великолепии из нежных сканных жгутиков — белые, зелёные, синие пятна яркой эмали со множеством оттенков, обрамленные нежно-голубыми сапфирами, изумрудами или золотыми капельками зерни. Будто в разноцветных сияющих гнёздах, на выпуклых боках ярославских ваз и вятских чаш сияли «птица сирин» и «крылатый гриф», на бирюзовых волнах сольвычегодской эмали купалась «русалка», а над ней мерцали «знаки Зодиака».
Преследователи замерли, увидев тесно сдвинутые окладами иконы.
— Смотрикась, злодей в бога верил, — вновь прокомментировал Роман.
— Не-а, не верил… — отозвался Пашай, выглядывая из-за плеча Васенко, — верил бы в красный угол устроил, а он их рядом с дьявольскими масками поставил.
Разноцветные, пожухлые лики святых, почти все, будто от яркого огня, опустили веки преувеличенных глаз, только ангелы да малютки на руках святых мадонн таращились озорно. А около икон сидели, задумавшись, гримасничали, танцевали и воздевали длани к небу различные безрукие и многорукие божки и тотемы.
— Это ж для него не святые иконы, это богатство на полках и по стенам развешано. — Роман указал рукой на другую стену, — а вот и сам Чудь, вся его сущность…
Из широкого зева полок пучеглазились маски. Деревянные и каменные. Резчики разных веков были на грани сумасшествия или сходили с ума, делая и оставляя эти рожи потомкам. Сумасшедшие и великие, они заставили тёплое дерево и холодный камень выть от пыток и скорбеть об утерянном. Их творения из-под толстенных губ грозились жёлтыми зубами, а тонкие длинные выщербленные рты источали яд и презрение ко всему. Ужас внушали выпученные и провалившиеся в холодную бездну дьявольские очи. Безмолвно вопящие о неугасимой ненависти к кому-то.
— Это его мечта, — едва шевеля губами, произнёс Исайчев и, резко дёрнув рукой, тронул тумблер выключателя. — Вы всё осмотрели?
— Всё, — подал голос Пашай, — ни его, ни росомахи в доме нет. Ушёл.
— А гараж?
— Он пёхом ушёл. Гараж закрыт. Пустых мест нет. Свежих следов шин тоже. От калитки тянется след человека и зверя, но по берегу камень: там следов нет. Я думаю старик в лес пошёл и росомаху забрал.
— Упустили злыдня, — решил Исайчев, — теперь уже навсегда… Судя по дому Чудь мастер устраивать берлоги. Затаился, где-нибудь — не найти. А, может, и вовсе на острове нет. Росомаху под берёзкой прикопал. Денег в карманах прорва и летит себе в дальние края… За тот день, пока искали, и ночь пока спали можно отползти далеко…
— Не-е-ет… — сказал в раздумье Пашай. — Он здесь! Я эту сволочь чую…
— Раз чуешь, пошли… — скомандовал Исайчев.
На
